Ермолаева Л. К.

к.и.н., доцент, докторант Российского государственного торгово-экономического университета

СОЦИОКУЛЬТУРНЫЕ АРХЕТИПЫ РУССКОЙ СКАЗКИ КАК ФАКТОР ФОРМИРОВАНИЯ РОССИЙСКОЙ МЕНТАЛЬНОСТИ

ХХ век в истории России был веком социально-политических катаклизмов. Одной из причин столь серьезных потрясений стала деформация исторического сознания и возникшая на этой основе готовность соотечественников модернизировать Россию по западным рецептам. Теоретической основой пренебрежения собственной историей стала методология классической рациональности в форме позитивизма. Историки-позитивисты провозгласили тезис о том, что научная история должна основываться на письменных свидетельствах или на бесспорных археологических артефактах. Методологические позиции позитивистов усилились готовностью научной общественности рассматривать миф как аналог басни и сказки, означающий вымысел, небылицу, сочинение, пустую болтовню[1]. Поэтому отечественная история в наших учебниках начинается с VI в. – периода появления первых упоминаний о славянах в письменных источниках. Отражением такого игнорирования бесписьменной истории русского народа стали концепции норманизма и евразийства, которые способствовали хаотизации, дезориентации общественного сознания и некритическому отношению к либеральным моделям модернизации России.

Гипотеза автора заключается в утверждении, что формирование мировоззренческой картины мира осуществляется в соответствии с исторически концентрированным опытом и является способом активизации и координации деятельности субъектов, направленной на выживание и развитие этноса. Исторический опыт выживания и развития этноса был сохранен в мифах, сказках и былинах, которые мы можем рассматривать как стимуляторы реализации бессознательных моделей хозяйственно-культурной и социально-политической деятельности. Функционирование этих бессознательных моделей – архетипов этноса определяется антропологическими потребностями человека в сохранении жизни, продолжении рода и самореализации. Сохраненные исторической памятью мифы и сказки заключают в себе ментальные модели самоорганизации, которые обеспечивают преемственность и устойчивость развития этноса. В исторической памяти европейцев и русских сохранились бессознательные модели хозяйственно-культурной и социально-политической самоорганизации русского народа, которые мы можем условно назвать как «модель медведя» и «модель кузнеца».

Антропологическое исследование мифов и древнейших сказок русского этноса показывает, что их главным героем является хозяин леса – медведь. Доминирование в русском фольклоре образа медведя в роли защитника и покровителя[2], является свидетельством проживания наших пращуров в зоне лесов. Медведь, как самый крупный и мудрый зверь, был естественным и грозным символом наших пращуров, живших в лесах. Архетип «модели медведя» формировался в противостоянии с кочевниками степей и отражает достоверные детали хозяйственно-культурной самоорганизации наших пращуров. Хозяйственно-культурный аспект медведя следует рассмотреть в связи с символом липы[3]. Символика медведя и липы связаны между собой экономикой меда и организацией межэтнического обмена медом и воском по линии север – юг. Археологического подтверждения такого обмена нет, но находки раковин моллюсков теплолюбивых каури в палеолитических погребениях в бассейне Дуная[4] и находки балтийского янтаря на территории Микен и Трои (III–I тыс. до, н.э.)[5] свидетельствуют, что такая система обмена бала реальной и функционировала.

Традиции такого обмена сохранялись среди племен антов. Византийские авторы сообщали, что анты часто переходили из одного места в другое[6], при этом их экономика позволяла вести им длительные войны не только с Византийской империей, но и с многочисленными ордами кочевников (готами и гуннами). Хозяйственно-культурной экономикой антов было бортничество в европейских лесах и организация международного обмена медом, воском, мехами и т. д. Поэтому герои русских сказок в лесу не охотились, а посредническая торговля была основой их экономики. Данная версия подтверждается свидетельствами арабских купцов и путешественников, посещавших Русь в VIII–X вв.[7].

Социально-политическое значение символики медведя для наших предков определялось действием миграционных волн кочевых племен евразийских степей, вторгавшихся на территорию Европы с 4 тыс. до н. э.[8]. Символом сопротивления лесных племен агрессии степняков стал образ медведя. В биоценозе леса медведь – сильный и независимый хозяин своих угодий, способный их защитить. Естественно, что жители степей столкнулись с жесткой обороной, социально-политическим символом которой был медведь. На этой основе формировался архетип медведя – символ доблести и мужества наших пращуров. Можно предположить, что формирование устойчивой ассоциации образа медведя с протославянскими племенными объединениями формировалось в зоне южнорусских степей, где за нашими пращурами закрепился этнонимом «урус» (медведь на латыни звучит как «урсу»). Имя кельтского военного вождя – легендарного короля Артура, возглавившего сопротивление германоязычным англосаксам, в индоевропейской семантике означает священный тотем наших предков – медведя[9]. Косвенным свидетельством былого признания мужества стала традиция, существующая во французских, английских и датских гвардейских подразделениях, выполняющих функцию почетного караула – носить высокие медвежьи шапки. Во времена средневековья такие высокие медвежьи шапки были отличительным признаком русского боярства.

Социально-политическое значение символики медведя для германоязычных племен проявилось в политике крестовых походов на подавление и ассимиляцию западных славян, боевым символом которых стал тотем медведя. Символика сопротивления отразилась в германской символике (герб Берлина с изображением медведя, к востоку около 12 городков имеют эмблемой медведя, его голову, лапы)[10]. Медведь изображается с открытой пастью, в которой четко видны зубы и язык. Эти детали, как и когти на лапах, принадлежат к вооружению медведя, что говорит об ожесточенном сопротивлении захватчикам. Эмблема медведя на германской территории используется только как говорящая, сообщающая нечто (факт гибели, предсмертный крик?). В соседних чешских и моравских землях, прилегающих к германским с юго-востока, также есть города с изображением медведя на гербе.

Расположенные восточнее реки Одер земли, вплоть до Новгородских земель, были населены в древности куявами, мазовшанами, поляками, литовцами, пруссами, латышами. Эти народы, в отличие от русских, почитали коней, вепрей, бобров, но не медведей, поэтому в данном регионе нет изображения медведя на гербах. Однако, начиная с земель славян-кривичей, эмблема медведя появляется вновь и идет непрерывной цепочкой вплоть до Зауралья. Символ Ошмян (Беларусь) – медведь, поднявшийся на задние лапы. Гербы Новгорода, Ярославля и др. русских городов включают образ медведя. Герб Перми – медведь с Библией на спине, символ крещенных и оттесненных на восток языческих народов: пермяков, манси. И, наконец, Туринск (кондинские и пелымские манси и ханты), на гербе которого изображен медведь, вышедший из леса[11]. Таким образом, медведь – символ, объективно отражавший специфику хозяйственно-культурной жизни восточнославянских народов, стал архетипической моделью жизнедеятельности, которая реализуется, инстинктивно связывая прошлое с настоящим, а настоящее с будущим.

Одним из важнейших блоков коллективно-бессознательного русского народа является архетип кузнеца. Его рождение связано с начальными страницами истории русского этноса и отражено в мифе о таинственном острове Буяне с загадочным бел-горюч камнем Алатырь, на котором стояла золотая кузня Кузьмы-Демьяна[12]. Связь острова Буяна, загадочного бел-горюч камня и кузнецов можно объяснить через свойства кварцевого кремния. Этот минерал обладает не только белым цветом, но и волшебным свойством при ударе – становится источником огня. Косвенным свидетельством этой практики является древнерусское слово «кресать». Оно означает «вырубать огонь» и связано с практикой первых кузнецов высекать искры огня, спрятанные в камне. Отсюда идет этимологическая связь слов «кресать», «кресъ», «красный», «красить-светить», «солнцеворот». Учитывая подобные смысловые связи понятий древнерусского языка, можно выявить взаимосвязь кузнеца – создателя земного огня, цветовой символикой которого был красный цвет, и солнца – источника белого света, которое связано с представлением о красоте, любви и веселье. Филологи отмечают родство слов белый и красный[13]. Их родство заключается в символическом значении единства огня кузнеца и солнца.

Хозяйственно-культурный тип наших пращуров, специализировавшихся на обработке камня, а затем и металлов нашел свое отражение в мифологии и верованиях русского народа. В мифологическом и сказочном фольклоре кузнец создавал волшебное оружие для богов и героев: палицы, стрелы-молнии. Подобно богу он, как «божественный мастер», может выковать слово, песню, свадьбу, здоровье и молодость[14]. Мифы указывают, что во времена бронзы значение кузнеца в процессе самоорганизации пращуров было чрезвычайно значимым. Прямым подтверждением этого значения является самый распространенный сюжет многовариантных русских сказок о Медном, Серебряном и Золотом царствах. Древность происхождения этого сюжета подтверждается фактом отсутствия месторождений меди, серебра и золота на территории русских княжеств в Восточной Европе. Эти месторождения были открыты за Уралом только в XVIII веке. В связи с этим возникает вопрос: где произошло формирование самого распространенного сюжета русских сказок? Только в Балкано-Карпатском регионе встречались рядом расположенные месторождения меди, серебра и золота, там же археологи находят древнейшие в мире изделия из золота и серебра, созданные в V тысячелетии до н. э.[15]

Балкано-Карпатский регион был древнейшим центром мировой металлургии, металл которого достигал среднего Поволжья и, возможно, распространялся еще дальше[16]. Этот регион, по утверждению генетиков, был местом исторической прародины русского народа. Оттуда миграционные волны шли в междуречье Вислы и Днепра, которое представляет собой, своего рода, генетическую «русскую равнину»[17]. Ее формирование связано с движением предков славян с юга на север Европы. С запада и юго-запада носители генных комплексов европейского и балканского происхождения двинулись осваивать пространства Восточной Европы. Миграционные волны переселенцев характеризуются четкой направленностью потоков. Палеоантропологический анализ восточных славян указывает на северно-южную дифференциацию потоков мигрантов. Геногеография фиксирует четкую локализацию взаимосвязи генотипа и географической среды обитания. С этой точки зрения носители прикарпатско-среднеднепровского комплекса генов были максимально приспособлены к жизни в лесостепной полосе, и они стали основой формирования сообществ Украины, Белоруссии и Русской равнины. Славянская колонизация Восточной Европы шла проторенными в течение тысячелетий путями проникновения Балкано-дунайской этногенетической ветви[18].

Кроме генетических факторов важнейшим свидетельством культурной связи восточных славян с Балкано-Карпатским регионом стала мифологическая фигура Кия – божественного кузнеца. Согласно мифам он был основателем столицы Древнерусского государства на Днепре – Киева. Культурологическое значение имени Кия для славян подтверждается исследованиями Н. П. Ковачева. Болгарский ученый в письменных источниках X–XIII веков на территории Балкан, Центральной и Восточной Европы обнаружил около семи десятков «Киевов» и «россыпь «новых городов»» (Новгородов) вдоль всего дунайского пути[19]. Исходя из вышесказанного, нам представляется, что имя божьего коваля – Кия не просто заложено в названии древнерусской столицы – Киева. Это имя отражает сложнейшие социокультурные связи сообществ, специализировавшихся на добыче и обработке металлов в эпоху бронзы.

Историчность мифологемы божественного кузнеца подтверждается этимологическим анализом имени легендарного основателя Киева – Кия, означавшего палицу или кузнечный молот. Исследование исторических корней происхождения образа божественного коваля указывает на иранского кузнеца Каву, а от него мы можем протянуть связь исторической преемственности к преданию о библейском Каине. В мифах Ветхого завета указывается, что первым кузнецом был Тувалкаин, т. е. наследник Каина. Однако следует учитывать, что слово «каин» на арабском и сирийском языках означает – «кузнец»[20]. Исходя из вышесказанного, мы можем сделать вполне обоснованный вывод, что образ библейского Каина связан с образом героя иранского эпоса кузнецом Кавой. От иранского кузнеца идет прямая связь с Кием – божественным ковалем, в честь которого были названы города на Дунае и Днепре. В этой связи следует подчеркнуть, что в православных чтениях Ветхого завета сюжет о Каине традиционно заменялся чтениями о первых святых Борисе и Глебе[21]. В контексте вышесказанного, данная замена была объективно обусловлена инстинктивным признанием исторической связи библейского Каина и древнерусского Кия.

Доминирующий хозяйственно-культурный тип жизнедеятельности наших пращуров, отраженный в мифах о кузнеце – культурном герое, породил цветовые и звуковые образы, ставшие отличительной характеристикой российской ментальности. Деятельность кузнеца, связанная с огнем и обработкой меди, нашла свое отражение в содержании и звучании славянского слова «руда», а оно, в свою очередь, дало начало целому гнезду слов со значением «красный». В славянском старинном стихе о происхождении человека говорится: «Телеса наши от сырой земли, Кости крепкия взяты от камени, Кровь-руда от черна моря»[22]. В этих строках нас привлекает связь тела с камнем и рудой-кровью. Красный цвет обрабатываемой руды – крови становится цветовым символом русских. В рамках этого подхода можно рассматривать и сообщения арабских источников о древних руссах, которых византийцы называли «руссами», то есть, в переводе, «красными или рыжими». Эта этимологическая связь до сих пор сохраняется в чешском языке, например, в термине «красная армия», звучащем как «руда армия». Параллельно с этой версией, объясняющей цветовую символику русского этноса, следует вспомнить древнеиранское предание о герое-кузнеце Каве, который поднял восстание под своим знаменем – красным кожаным фартуком кузнеца[23]. Архетип красного знамени, как символа борьбы за справедливость, проявил себя в 1861 г. Восставшие крестьяне села Бездна подняли красное знамя, как символ своего протеста.

Анализируя мифы в системе архетипа «свой» – «чужой» можно с уверенностью сказать, что они отражают реалии бронзового века, в том числе и контроль над немногочисленными месторождениями олова – обязательного компонента классической бронзы. Борьба за контроль над месторождениями олова времен бронзового века аналогична конкуренции за нефтяные ресурсы ХХ века. Анализ русского фольклора показывает кузнеца, который способен выковать сверхтяжелую палицу или волшебный меч для победы над злыми силами. В германской мифологии кузнецы представлены как карлики цверги, а исполины, типа Святогора, выполнявшие функцию охраны, как ужасные великаны тролли-людоеды, вызывающие ненависть[24]. Прошлое, сохраненное в архетипах на уровне коллективного бессознательного, воспроизводится либо в художественных образах типа сериала «Властелин колец», либо в поддержке политики «двойных стандартов», направленных против самоорганизации России.

История хозяйственно-культурной деятельности наших пращуров свидетельствует, что переход от века бронзы к веку железа обусловил смену хозяйственно-культурного типа и, соответственно, смену образа культурного героя. Мифологический образ кузнеца Кия был забыт, уступив свое место былинным богатырям, типа пахаря Микулы Селяниновича и крестьянского сына Ильи Муромца. Однако архетип мифологического героя-кузнеца, способного своим молотом изменить мир, сохраняется в глубинах коллективно-бессознательного русского этноса, как вариант выхода из экстремальной ситуации. Молот, как мифологический образ орудия преобразования мира и красный кожаный фартук иранского кузнеца Кавы становятся архетипом, стимулятором русского революционного движения. Этот архетип глубокой древности оформился в стихотворении «Кузнецы», которое после Октябрьской революции стало своеобразным гимном: «Мы – кузнецы, и дух наш молод, Куем грядущего ключи. Вздымайся выше, наш тяжкий молот. В стальную грудь сильней стучи. Мы – кузнецы отчизны милой, Мы только лучшего хотим, И мы недаром тратим силы, Недаром молотом стучим...». Молот стал устойчивым символом социалистического государства.

Исторический опыт наших пращуров концентрируется в национальных архетипах – инстинктивных моделях поведения людей в конкретных условиях. Система архетипов этноса представляет собой чрезвычайно консервативную структуру, лежащую в основе менталитета, которая корректирует мировоззрение этнического сообщества, в том числе и его хозяйственно-культурную специализацию. Архетип кузнеца проявился в активности движения русских старателей на восток для поиска месторождений полезных ископаемых, освоения их и приобщения к цивилизации. Они искали и осваивали месторождения полезных ископаемых Урала, Сибири и Дальнего Востока, обеспечив этим присоединение к России гигантских территорий и мирное сотрудничество русского народа с местными этносами. Деятельность небольших колоний кузнецов-металлургов среди местных племен земледельцев, охотников-собирателей заложила основы уникальной культуры межэтнического сотрудничества народов России. В традициях этой культуры кузнечное ремесло считалось высшим искусством, связанным со сверхъестественным знанием, колдовством (вплоть до способности к оборотничеству), в том числе общением с нечистой силой. Отсюда вытекает архетипический слоган «каждый – кузнец своего счастья». В этой связи архетип кузнеца выражается и в склонности русского народа делегировать всю полноту власти доминирующему субъекту, чтобы он, опираясь на свое знание и искусство, вывел страну из кризиса и установил в обществе социально-справедливый порядок. Из длительной практики международного разделения труда и особого искусства кузнеца вытекает архетип мессианской роли России, который проявляется в таких идеях, как «Москва есть Третий Рим», «всемирная республика советов», «коммунизм» и т. д., в ценностях государственности и патриотизма.

Действие архетипов, заложенных в мифах и сказках, аналогично стимуляторам реализации бессознательных моделей хозяйственно-культурной и социально-политической деятельности. Функционирование этих бессознательных моделей определяется антропологическими потребностями в сохранении жизни и продолжении рода за счет расширенного использования энергии среды обитания и социального взаимодействия. Соответственно в мифологическом наследии этноса существует определенный набор бессознательных моделей – этнических традиций, обеспечивающих целостность и упорядоченность передачи историко-культурного опыта от одного поколения к другому.

Препятствием на пути передачи этнических бессознательных моделей жизнедеятельности стала позитивистская методология исследования. В результате в исторической науке возобладал узкоспециализированный подход к изучению нашего прошлого, и оформилась позиция отказа от исследования фольклора как источника социально-политической информации. Кризис общественного доверия к исторической науке усиливался по мере накопления новых данных в области генетики, археологии, антропологии, лингвистики и неспособности ответить на вопрос о происхождении русского народа. Очевидно необходимость комплексного анализа фольклорного наследия, содержащегося в мифах, преданиях, былинах и сказках индоевропейских этносов, назрела. Исследование устойчивых сюжетов фольклора, как архетипов национального характера, позволяет реконструировать историю развития созидательной активности пращуров русского народа в бесписьменный период его истории.

Рациональное использование коммуникативного потенциала архетипов медведя и кузнеца может стать фактором национального сплочения русского этноса и позволит использовать их энергетику, направленную на консолидацию россиян, восстановления авторитета и мощи России.